Наконец, экран заполнили готические буквы: "The End". Музыка зазвучала громче. Зрители стали с шумом подниматься со своих мест. Машинально я последовал их примеру. Выходя вместе со всеми на центральную аллею, я внезапно представил себя участником похоронной процессии.

Хоронили Люсию.

5

На бульваре Ланн я вернулся на автобусе, всю дорогу простояв на задней площадке и подставив лицо дующему в окошко пьянящему ветру.

Как обычно, дверь мне открыл Феликс. Он ревностно выполнял свои обязанности, и не ложился до тех пор, пока все обитатели дома не расходились по своим комнатам.

– Мадам ждет вас у себя, – сообщил он. – Она настоятельно просила, чтобы вы зашли к ней, как только вернетесь.

Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. В голове стало абсолютно пусто. Поймав на себе удивленный взгляд Феликса, я прохрипел:

– Мадам?

– Да...

Я бегом бросился в комнату Люсии. Она, по своему обыкновению, возлежала в картинной позе на кровати. На мой взгляд, в жизни она играла больше, чем на сцене или съемочной площадке.

Глаза актрисы ликующе сияли. Она казалась чрезвычайно довольной и удовлетворенной.

– Заходи, мой дорогой убийца!

Я сделал несколько шагов по толстому ковру.

– Не нужно смотреть на меня с таким ужасом, Морис. Ты видишь не призрак, а живую женщину.

Люсия поднялась, чтобы налить себе выпить. На комоде в стиле Людовика XV постоянно стоял поднос с ликерами. Актриса некоторое время согревала стакан в ладонях, затем посмотрела на меня сквозь налитую в него зеленую жидкость.

– Ты меня еще плохо знаешь, муженек! Я бодрствую, когда все считают, что я сплю. Я выгляжу озабоченной, но в голове у меня в это время гуляет ветер. Я едва сдерживаю смех, а кажусь вне себя от гнева. – Я покорно уселся на неустойчивый стул: очередной театральный номер начался. – Представь себе, я прекрасно видела твою мизансцену с газом. Более того, я ничего не предприняла, чтобы избежать страшной участи, которую ты мне уготовил. Даже после твоего ухода! У меня хватило сил принять эту смерть. По правде говоря, о подобном конце актриса может только мечтать. Умереть от руки молодого любовника, согласись, гораздо приятнее, чем загнуться, пусть двадцатью годами позже, от рака.

Подобные рассуждения испугали меня. Похоже, ради рекламы Люсия была способна и полюбить, и пожертвовать своей жизнью.

– Видишь ли, я прожила жизнь, согретая лучами славы, и ни в коем случае не хочу допустить прозаического конца. Но судьба капризна, муженек.

Я окончательно убедился, что она продолжала называть меня так специально, чтобы позлить.

– Представь себе, что в твоей комнате перекрыли газ. Глупо получилось, не правда ли?

Я улыбнулся.

– Надеюсь, ты сообщила об этом в полицию? Неплохая получилась бы реклама для тебя и твоего фильма: партнер Люсии Меррер покушается на ее жизнь.

Люсия, на мгновение увлеченная этой идеей, задумалась.

– Да, конечно. Только ведь ты, скорее всего, будешь все отрицать?

– Еще как! Я во всеуслышание объявлю тебя лгуньей и выжившей из ума старухой!

Заглянув в ее потемневшие от бешенства глаза, я почувствовал горьковатый привкус риска. Мне доставляло патологическое наслаждение вызывать ее гнев с помощью булавочных уколов.

– В таком случае забудем об этом.

– Благодарю тебя за очередной подарок...

Люсия вздрогнула.

– Морис, ты ничего не замечаешь?

– А что такое?

– Ты все время говоришь мне "ты".

Действительно, я "тыкал", не замечая этого. Немного подумав, я сказал:

– Просто сегодня я тебя презираю, Люсия. Все дело в том, что ты всего лишь отражение своих персонажей. Ты фальшива, как само кино. Ты не способна забыться, превратиться в обычную, реальную женщину. Ты вообще похожа на свои афиши. Твое размалеванное лицо – не более чем рисунок. Когда ты снимаешь макияж, ты как будто сама себя стираешь ластиком.

Люсия слушала меня, отпивая из стакана маленькими глотками.

Я продолжал:

– Твоя личная жизнь – не более чем отблеск жизни театральной. Все твои слова или действия взяты из какого-нибудь спектакля или кинофильма.

Допив ликер, Люсия внезапно запустила пустым стаканом в старинное венецианское зеркало, украшавшее ее туалетный столик.

Я захохотал.

– Ну вот и доказательство! Тебе вздумалось изобразить из себя русскую княжну, бьющую дорогие зеркала!

Женщина взяла себя в руки и грустно взглянула на меня. Ее внезапная смиренность несколько обескуражила меня.

– Неужели ты до такой степени меня ненавидишь?

– Да, Люсия, я тебя ненавижу.

– Но почему? Ведь я делала тебе только добро!

– Чересчур много добра. Признательность имеет свои границы, выйдя за которые она превращается в ненависть. Я связан твоими широкими жестами, словно ребенок пеленками. Они душат меня.

– Хочешь, я скажу тебе одну вещь, муженек?

– Валяй!

– Я люблю тебя! И любовь моя стала еще сильнее после того, как ты попытался меня убить. Теперь ты будешь рядом со мной, точно заряженный револьвер, который направлен мне прямо в висок. Интересно, ты ощущаешь всю сладостность подобной ситуации?

– Ты обманываешь сама себя, Люсия. Я слишком тебя презираю, чтобы вновь покушаться на твою жизнь. Мне достаточно просто уехать, чтобы навсегда избавиться от тебя. Я моментально тебя забуду, едва выйду за порог твоего дома.

Актриса в ярости принялась хлестать меня по щекам, вкладывая в пощечины всю свою силу. От ее весьма чувствительных ударов моя голова болталась из стороны в сторону, а на глазах выступили слезы. Наконец она в изнеможении опустила руки и сказала:

– Ты останешься со мной, Морис! Ты останешься здесь и в один прекрасный день меня убьешь! Ты слышишь меня? Здесь решения принимаю я! Я, запомни это, сопляк! И я буду спать с тобой, когда захочу!

Я попятился к двери. В ярости она выглядела естественней и человечней, чем обычно. Она была прекрасна!

– Я ухожу, Люсия. Все кончено!

Женщина подбежала к туалетному столику. Из центрального ящичка она достала миниатюрный револьвер, отделанный перламутром.

– Если ты меня покинешь, – угрожающим голосом произнесла она, – я пойду на отчаянный шаг, произойдет несчастье!

– Неужели?

– Можешь мне поверить. Я еще не знаю, что я предприму, но без последствий твой отъезд не останется!

Моя голова горела, как факел. Щеки, нос, уши – все полыхало. Я не отрываясь смотрел на револьвер. Никелированный ствол блестел при свете лампы. Поистине достойное Люсии оружие. Дамское оружие! Нет, скорее бутафорское.

Все же круглое дуло, устремленное на меня, действовало пугающе. Я понимал, что в этой схватке долго не продержусь. В конечном счете я был всего лишь большим ребенком, мужские роли мне были пока не под силу. Возможно, я никогда не смогу их играть. Люсия раньше меня догадалась о моем поражении.

– Так-то оно лучше, Морис! Ты слишком слаб, чтобы артачиться. Все, что ты можешь сделать, – это в крайнем случае убить меня. Не забывай об этом!

Я попытался хотя бы внешне защитить свое достоинство.

– Вы не должны обманывать себя, Люсия, – сказал я, вновь начав "выкать". – Не стоит заблуждаться. Если я и останусь, то не ради вас, а ради Мов, которой очень, представьте себе, дорожу.

Люсия театральным жестом нацелила на меня револьвер, демонстративно положив указательный палец на курок. В любой момент мог раздаться выстрел, и я, невольно поддаваясь инстинкту самосохранения, втянул голову в плечи.

– Тебя привлекает в ней молодость и свежесть, муженек, но не стоит заблуждаться на сей счет. Ты думаешь, что любишь ее, но на самом деле очарован мною.

Перед направленным на меня дулом я не рискнул возмутиться.

– Мов – девчушка, лишенная Божьей искры. К старости она поглупеет и скрючится в три погибели. Она хороша лишь для того, чтобы воспитывать детишек да петь в семейном кругу подобных ей мещан.